И все было рядом, все это было осуществимо.
Для счастья более чем достаточно… если бы только…
Розамунды нигде не было. Гриффин напрасно искал ее по всему огромному дому, неудобно и довольно бестолково устроенному.
Его очень увлекала идея покинуть Корнуолл и переехать жить в поместье в Линкольншире, но, увы, это было невозможно. Как бы он ни любил Корнуолл, его неприязнь была взращена долгими и умелыми стараниями жестокого деда, он не мог бросить древнее поместье. Пендон-Плейс на протяжении многих веков был их родовым гнездом, и не сосчитать, сколько поколений предков жило и умирало на этой земле. Он не нарушит традицию. Кроме того, Гриффин был упрям и не собирался уезжать под давлением общей неприязни к нему.
Глухие звуки музыки из глубины коридора подсказали ему, где могла быть Розамунда: в старой музыкальной комнате. Боже, сколько же лет он не заходил туда.
Розамунда, должно быть, настроила пианино, так как ритмичные звуки вальса слышались отчетливо. Нельзя сказать, что Гриффин не любил музыку, однако ни он, ни его близкие не играли на пианино; они не приглашали никого из музыкантов, поэтому он давно уже не слышал хорошей музыки.
Последний раз на пианино играла его мать, когда няня приводила к ней детей. Острая боль воспоминаний полоснула его по сердцу. Так бывало всякий раз, когда он думал о матери.
Не слушать музыки столько лет – в мыслях он даже не допускал, что в доме будет так грустно и пусто. Но в те времена разве мог он представить себе жизнь без матери.
Толкнув двери, он вошел в музыкальную комнату… и остолбенел.
Он увидел Джекс в объятиях мужчины и узнал его.
– Черт, зачем вы обнимаете мою сестру? – почти крикнул Гриффин.
Музыка умолкла. Джекс и Мэддокс повернулись к дверям.
– Главным образом для того, чтобы мне оттоптали ноги. Но если вы против, я был бы очень рад перепоручить это занятие вам.
– Я тоже была бы этому рада, – шумно выдохнула Джекс, сняв руку с плеча Мэддокса. – Гриффин никогда не стал бы так жаловаться, как вы, Тони. Сегодня вы явно не в духе, черт, что случилось?
– Джекс, пожалуйста, не чертыхайся, – умоляюще воскликнула Розамунда, вставая из-за пианино. Она подошла к мужу и ласково взяла его за руку.
– Дорогой, ты напрасно сердишься. Я тут рядом, так что незачем подозревать что-то плохое. Твоя сестра должна научиться танцевать, прежде чем появится в свете. Если она не научится танцевать здесь, у себя дома, то на людях в бальном зале может ошибиться и попасть в затруднительное положение.
– Еще в более затруднительном положении будет ее партнер, особенно его несчастные ноги, – пробормотал Мэддокс. – Кстати о лондонском сезоне, Трегарт, на что вы намекали? Неужели вы хотите обставить меня?
– Мэддокс, зачем мне обставлять вас? Вам лучше кого бы то ни было известно, что ваши шансы равны нулю.
– Что-то я не пойму, о чем вы говорите, – сказала Джекс.
– Как-нибудь объясню в другой раз, – отозвался Мэддокс.
– Другого раза не будет, – сквозь зубы процедил Гриффин. – Держитесь подальше от моей сестры.
– А если нет? – невозмутимо произнес Мэддокс. – Вы сбросите меня со скалы?
Джекс побледнела. В комнате повисла напряженная тишина.
– Мистер Мэддокс, я не ожидала от вас такого, – вмешалась Розамунда. – Думаю, вам лучше покинуть нас.
Резкие слова Мэддокса, как показалось Гриффину, задели Розамунду.
– Тони! – воскликнула Джекс. – Как ты мог? Неужели ты в самом деле считаешь, что Гриффин… – Она осеклась и бросила настороженный взгляд на брата.
Гриффин едва заметно покачал головой, словно предостерегая ее, затем мрачно взглянул на Мэддокса.
Тот, не отводя глаз, встретил его взгляд и, чуть помедлив, произнес:
– Нет, конечно, я так не думаю. Неужели ты полагаешь, что я мог бы переступить порог вашего дома, если бы так думал? – После короткой паузы Мэддокс добавил: – Прошу извинить меня, Трегарт.
На глазах Джекс выступили слезы. В ее взгляде, устремленном на Мэддокса, явно читалась боль, смешанная с обидой. Она сразу как-то сгорбилась, стала маленькой и беззащитной. У Гриффина при взгляде на сестру сжалось сердце: он уже поверил, что тяжелые времена для них обоих кончились, а тут Мэддокс вкладывает персты в их незажившие раны.
Теперь он понял: до тех пор пока они будут жить в Корнуолле, этот кошмар никогда не закончится. Нет, надо во что бы то ни стало увезти отсюда Джекс, здесь у нее никогда не будет спокойной жизни.
Гриффин со злостью бросил Мэддоксу:
– Вы слышали, что вам сказала моя жена?!
– Гриффин, – умоляюще воскликнула Розамунда, одновременно дружески кивая Мэддоксу. – Мистер Мэддокс попросил прощения. Давай не отталкивать от себя друзей, их у нас и так не слишком много.
Но в душе Гриффина царили обида и гнев. Он уже не слышал никаких разумных доводов. Надо было отвадить Мэддокса от Джекс, чтобы духу его не было у них в доме.
– Я принимаю ваши извинения. Тем не менее считаю, что вам не стоит появляться в моем доме.
Не веря собственным ушам, Джекс закричала:
– Ты не можешь запретить мне видеться с Тони. Он мой лучший… единственный друг!
– Завтра мы уезжаем в Лондон, и ты больше с ним не увидишься. Ни к чему это.
Мэддокс спокойно подошел к Жаклин и, мягко взяв за подбородок, приподнял ее лицо.
– Не надо плакать. Это не такие неприятности, из-за которых стоит расстраиваться.
Вынув платок, он вытер слезы, бежавшие по ее щекам.
В его глазах светилась небывалая нежность, так что Гриффин растерялся. Он боялся называть это любовью, но тогда что же это такое?